.JPG)
.JPG)
Александр Яныхбаш Фото: пресс-служба
Истории помогают нам на протяжении всей жизни. С самых древних времен, задолго до возникновения письменности именно истории были основным средством коммуникации между людьми. Сказания о божествах и ритуальные обряды распространялись через истории. Необходимость в передаче информации о трудовой деятельности из уст в уста, как утверждают некоторые психологи, являлась одним из факторов, оказывающих сильное влияние на развитие головного мозга древнего человека. Сформировавшись и закрепившись в ходе эволюции, такая форма поведения доказала свою эффективность.
И в современном мире мы, будучи детьми, учимся на историях, которые слышим от наших родителей и старших друзей. Слушая сказки, мы узнаем о том, как устроен мир, «что такое хорошо и что такое плохо», учимся оперировать категориями, рассуждать, делать выводы и т.д. По мере взросления мы начинаем рассказывать истории сами. Порой, чтобы оправдаться за невыполненную домашнюю работу в школе или чтобы рассказать о том, как мы провели каникулы. Истории нужны, чтобы поддержать беседу, передать информацию и как-то повлиять на людей.
Мы используем истории для решения широкого круга бизнес-задач. Сторителлинг как умение рассказывать истории применим в обучении, наставничестве, проведении презентаций, мотивации сотрудников, приеме на работу кандидатов и т.д. и является эффективным средством для выстраивания бизнес-коммуникаций.
Почему рассказывание историй эффективно работает при построении коммуникаций? Во-первых, у слушателя в процессе следования за рассказчиком возникает чувствоидентификации с «героем». Как правило, истории рассказываются в тех случаях, когда в них есть указание на способ решения какой-либо задачи, иллюстрация какого-нибудь процесса или наглядный пример. Таким образом, описываемая ситуация может как прямо, так и косвенно отражать происходящее с самим слушателем. Благодаря этому он мысленно встает на место «героя» истории и проходит с ним событийный ряд. Здесь же кроется вторая причина эффективности историй, которая заключается в том, что проблематика является близкой и актуальной слушателю. Традиционный пример – использование историй на Welcome-тренингах или конференциях сетевых компаний. Собирается большая аудитория, состоящая из новичков, приглашаются энергичные спикеры – достигшие успеха сотрудники и топ-менеджеры, которые начинают рассказывать «новобранцам» свои success stories. На глазах у публики разворачивается драматическое действо, в котором оратор откровенно делится тем, как начинал свой путь, когда у него было в кармане только 20 долларов. Он рассказывает обо всех трудностях, с которыми ему довелось столкнуться, приправляет фразами «но я верил в себя», а в итоге зрители видят, как у него «все получилось». Налицо идентификация аудитории с героем истории и близость происходящих с ним событий. Так же как и спикер, многие из пришедших на конференцию ищут новые возможности, испытывают финансовые сложности, хотят изменить свою жизнь и мир вокруг. История с хеппи-эндом помогает им поверить в свои силы и сделать важный шаг.
Другой причиной эффективности историй является метафоричность и образность. Мы часто прибегаем к историям, чтобы проиллюстрировать сложные вещи простыми словами. Для этого используем метафоры и аналогии, включаем эмоциональные образы. На одной из встреч со стартапами мне однажды довелось услышать, как один лидер проекта долго объяснял ментору, в чем суть его бизнес-идеи. После нескольких вариантов объяснения ментор «упаковал» витиеватую мысль в одну фразу «у тебя это как "Фейсбук" для собак». В данном случае приводится аналогия, которая понятна и доступна слушателю, и мы достигаем лучшего понимания вопроса.
Безусловно, ценность историй заключается ввыводах, которые делает аудитория. «Сказка ложь, да в ней намек» – полностью отражает цели сторителлинга. Делая выводы, слушатель приходит к новому знанию: понимает способы решения задач, находит ответы на интересующие его вопросы. Наличие «морали», которая зачастую даже не озвучивается («Мораль сей басни такова»), помогает, например, в наставничестве, где важно, чтобы человек самостоятельно приходил к нужным инсайтам.
Поскольку большинство из нас является «интуитивными рассказчиками», то вследствие незнания принципов составления историй наш рассказ не оказывает нужного воздействия. Какие ошибки встречаются наиболее часто? Что нужно учесть, чтобы история «сработала»?
Структура истории.
История должна с первых секунд привлекать внимание и погружать слушателей в контекст. Даже обыкновенный анекдот является точной моделью полноценной истории, поэтому рассмотрим традиционное начало анекдота: «На уроке ОБЖ учительница рассказывает детям…» Первое, что должно быть в истории, –экспозиция, которая сразу помещает слушателя в контекст. Мы видим, с кем(учительница, Вовочка) и где (на уроке) будет происходить событие. Если вспомнить народные сказки, что они начинаются со слов «жили-были старик со старухой». Как и в предыдущем случае, мы видим, что основными действующими лицами будут старик и его старуха. В ряде случаев в экспозицию нужно ввести время действия. Такой элемент мы можем использовать, например, в начале презентации: «На прошлой неделе я был в компании N, и у меня состоялся разговор с менеджером департамента…»
Следующий элемент истории – герой. Это основной персонаж, вокруг которого развиваются события. Героем истории может быть вымышленный персонаж, сам рассказчик, люди, знакомые как рассказчику, так и слушателю. В хорошей истории содержится краткая характеристика героя, чтобы слушатели как можно лучше понимали контекст и мотивацию поступков героя.
Одним из весьма распространенных поводов для сторителлинга является вопрос HR-менеджера «Расскажите о себе». Однако, к сожалению, многие соискатели обходятся лишь перечислением стандартных биографических сведений: родился в Москве, учился в 123-й школе, ходил на бокс, учился в университете на факультете, стал работать в компании N». Такой рассказ, по сути, дублирует информацию, которая уже имеется у рекрутера в резюме, поэтому нужно воспользоваться моментом и рассказать историю, которая охватывала бы ключевые биографические события, но также характеризовала человека как подходящего кандидата. В историю о себе можно включить описание важных функций на предыдущем месте работы, компетенции, заметные события, которые являются ценным вкладом в профессиональный опыт.
Третий элемент истории – это событие, которое происходит с героем (в сценарном искусстве также можно увидеть термин «конфликт»). Событие состоит из проблемы, с которой сталкивается герой, и решения, которое он находит. Описывая событие, мы даем слушателям возможность увидеть себя на месте героя (здесь и происходит идентификация, см. выше) и «примерить на себя» его опыт. Диада «проблема-решение» является классическим приемом, который используется для привлечения внимания аудитории и демонстрации актуальности предлагаемых идей. Во время своих презентаций Стив Джобс многократно прибегал к такому способу. Так, на премьере первого iPhone он начал выступление с того, что на рынке существует множество разных моделей смартфонов (экспозиция). Однако из-за избытка кнопок и сложного меню в них очень сложно разобраться, поэтому иногда себя (герой) чувствуешь недостаточно smart (проблема). После этого он сделал анонс и сказал, что компания Apple «заново изобрела телефон», и показал новинку (выход на решение проблемы).
Грамотно выстроенная структура истории позволит не упустить важные для слушателей детали, широко осветить ситуацию и способы преодоления препятствий, из которых аудитория сделает необходимые выводы.
Люди верят личным историям
История должна достигать сердец слушателей. Только такая история, которая рассказана от всей души, имеет наибольший потенциал. Это происходит вследствие того, что, рассказывая о своем личном опыте, мы гораздо эмоциональнее и живее подаем информацию. Мы помним, как оживлялась студенческая аудитория во время скучной лекции, когда преподаватель вдруг переходил на примеры из жизни. Меняется тембр голоса, появляется жестикуляция, используются образы и наглядные иллюстрации, ощущается энергетика рассказчика.
Вспомните любой пересказ фильма или кино, который вам приходилось слушать, и сравните с любой личной историей, которая произошла с самим собеседником (даже необязательно, чтобы он спасал весь мир, достаточно даже одного котенка). Когда история произошла лично с вами, вы рассказываете ее с большей отдачей, чувствуется, что именно вы ее пережили и вам, в свою очередь, сильнее сопереживают. С другой стороны, любую, даже самую интересную, драматичную историю можно рассказать так пресно, что она пройдет мимо и не задержится в сознании слушателей.
Аудиторию «цепляют» личные истории, поэтому им больше верят. Мы с большей охотой доверимся совету человека, который лично воспользовался услугами данного врача, адвоката, дизайнера, чем сотням объявлений и положительных отзывов на сайте.
В интервью Forbes венчурный капиталист №1 рассказал о перспективах и рисках развития глобального интернета
— Почему фонды DST продолжают инвестировать только в интернет, почему не в другие технологичные отрасли?
— Тема интернета продолжает быть для нас интересной. Если бы это было не так, мы бы сейчас думали о каких-то других секторах. Но нам интересно влияние интернета на другие сектора экономики, в которые мы не инвестируем. Часть цифр, которые я хочу привести, это наши оценки, часть — из последнего обзора McKinsey. Речь идет о 2020 годе — мы обязаны смотреть вперед, потому что в этом состоит суть венчурного инвестирования, приходится ждать.
Около 5 млрд человек онлайн через 5–7 лет плюс 20 млрд устройств — это очень интересный прогноз, который часто недооценивается. Часы, холодильники, телевизоры, очки и прочее, прочее — все, что не телефоны, это тоже надо посчитать, потому что эти устройства будут частью одной большой информационной сети. То есть 25 млрд единиц людей и устройств будет подключено к интернету в 2020 году. Это будет самая крупная рекламная платформа, больше чем телевидение, с бюджетом $200 млрд в год.
Около 20% розничной торговли переместится в интернет — сейчас в среднем по миру менее 10%. Есть страны, где уже 25%, например в Англии. 20% — это консервативная оценка, будут страны, где этот показатель будет намного выше, например в Скандинавии. Но если взять и Кению, и Россию, и Америку, то это около 20%. В России будет больше — безусловно, Россия очень продвинутый рынок в этом смысле.
Капитализация всех интернет-компаний в мире достигнет $3 трлн, сейчас это примерно $1 трлн. Мировой ВВП сейчас — это около $70 трлн. Мы ожидаем своего рода прилива, который поднимает все лодки, какие-то лодки выше, какие-то ниже, но прилив все равно мощный. Не менее 50 интернет-компаний будут иметь капитализацию $5 млрд и более. Это и есть потенциальные объекты инвестирования. Сейчас их меньше 20 в мире и две в России — «Яндекс» и Mail. В этом смысле, кстати, Россия очень успешная страна, самая успешная в Европе. Если взять все европейские интернет-компании, на первом месте «Яндекс», на втором месте — Mail.ru Group. В каком еще секторе экономики, если не брать ресурсные сектора, Россия лидирует в Европе? Только в интернете.
— Это объясняется, видимо, языком?
— Почему? Есть Германия, большая страна, 80 млн, там ВВП на душу населения выше. Казалось бы, но нет — в Германии полностью доминируют американские компании. И потом, кто-то в Европе мог бы рано начать и сделать глобальный проект на многих языках. Есть же Facebook на всех языках, Google. Но тут, видимо, нужно не только это, тут нужны очень сильные программисты, которые в России есть. И пусть даже некоторые покинули страну, тех, кто остался в России, все равно хватает, чтобы поддерживать это лидерство. Здесь нужен, наверное, предпринимательский драйв, который в России в среднем выше, чем в Европе, по нашим ощущениям. Здесь многие факторы работают в нашу пользу.
Компании, которые в будущем подорожают до $5 млрд и более, уже созданы, и мы пытаемся понять, кто они. Как нам кажется, мы уже вложили в некоторые из них — в Spotify, Airbnb. Сколько стоит Twitter, мы узнаем уже скоро. Есть и другие компании, которые имеют шанс войти в этот клуб.
Есть интересный факт, который даже для меня оказался неожиданным: в глобальном ВВП интернет занимает долю, которая составляет половину от энергетики, включая нефтянку и остальное.
— Вам не кажется, что эта доля переоценена?
— Это McKinsey, это не мы (смеется). Нас это радует: видимо, в мире появляется интеллектуальная экономика.
— Интернет — это же воздух, если так посмотреть.
— Интернет — это эффективность, а не воздух. Интернет — это бизнесы, которые растут потому, что все соединены со всеми. Возникает вопрос, а какие бизнесы можно построить на базе всеобщих связей? Первое, что приходит в голову, это информация. Давайте всю информацию сделаем доступной — хорошая мысль. Google решил эту проблему глобально, более того, Google стал частью нашего мозга. Мы аутсорсили часть своего мозга этой компании. Мне не надо помнить, когда была война с Наполеоном, походы Александра и так далее. Я сегодня утром в разговоре с кем-то спросил — «со щитом или на щите»? Сказал, что это было римское высказывание, но был не уверен, оказалось, это Спарта, Древняя Греция. Проверить заняло 10 секунд.
— Да, мы вот только что смотрели мировой ВВП.
— Да. То есть фундаментальная проблема доступности информации была решена за счет технологии. Представьте себе, насколько это увеличило производительность людей, во всех областях. Этот простой факт, что можно найти что-то очень быстро, — это революция. Сколько стоит сервис, который позволяет найти информацию с такой скоростью? Сегодня он стоит $300 млрд, но он может стоить и $1 трлн, если посмотреть, насколько это важная функция. Сколько стоит часть мозга всех людей? Особенно если там будет элемент искусственного интеллекта, к чему все идет. Если он будет, допустим, предполагать, что нам интересно, основываясь на том, что мы уже спрашивали. Или Facebook, зная, что нам нравится или не нравится, будет нам что-то предлагать? Сколько стоит искусственный интеллект — думаю, больше, чем все, с чем мы имели дело до сих пор. Это настолько драматически меняет мыслительный процесс, что будет стоить очень дорого.
Или, Amazon — 150 млн товарных позиций в одном месте, причем дешево. Сколько стоит для экономики прозрачность цен? Это же невероятная сила. Если раньше какой-то человек мог существовать на том, что он приезжал в город А, большой, покупал там что-то и привозил в город Б, маленький, и как-то содержал семью, то сейчас это все оптимизировано. Соответственно, огромное количество добавочной стоимости концентрируется
в небольшом количестве компаний. Все эти посредники, которые возили из точки А в точку Б, — это теперь Amazon.
— Посредники теперь будут работать на Amazon?
— Или не будут работать вообще. И это самая большая проблема, которая меня беспокоит. Здесь масса плюсов, их мы уже все перечислили, но есть огромный потенциальный минус — структурная безработица. Не все готовы к эффективности, значительная часть людей привыкла к неэффективности. У миллиардов людей нет навыков повышения эффективности. Возникает огромное давление на эти группы населения, и все происходит с невероятной скоростью. Проблема в скорости, потому что если раньше все изменения были медленными, мы могли перестраиваться поколениями, то теперь скорость увеличения этой эффективности, как мне кажется, может привести к структурным проблемам. По нашим расчетам, в секторе розничной торговли в Америке только из-за существования Amazon 100 000 рабочих мест теряется в год.
— Это уже вторая волна, получается, после глобального перераспределения труда.
— Да, это все очень серьезно, мне кажется. И структурная безработица — это большая и не для всех ясная проблема. Пройдя сегодняшний кризис, вернемся ли мы на тот уровень занятости, который был раньше? В Европе гигантская безработица среди молодежи, в среднем 23%, а в некоторых странах доходит до 50% — невероятные цифры. Речь идет о том, чтобы переучиваться, но если человек работает в магазине, у кассового аппарата? В общем, как-то чуть-чуть страшно. Это серьезно, потому что фактически государство должно будет поддерживать всех этих людей. И это некое социальное давление. У каждого большого тренда есть свои плюсы и минусы.
И самое интересное, что все эти интернет-компании — они сами очень эффективные. В Facebook работает около 5000 человек, в Google — 40 000 человек. С точки зрения таких глобальных вещей, которыми они занимаются, это очень немного. То есть они очень эффективные по показателю выручки на одного сотрудника.
По нашим подсчетам, это примерно $1 млн на работника, в то время как в других секторах этот показатель значительно меньше. То есть они, безусловно, создают рабочие места, но не в таком количестве, чтобы регулировать занятость. Мы, конечно, инвестируем в лидеров, но я в последнее время часто задумываюсь о последствиях. Особенно в связи с non-profit деятельностью, которой
я занялся два года назад [Мильнер учредил ежегодные премии за исследования в области фундаментальной физики и медицины размером $3 млн каждая. — Forbes].
Компания Lego раззадорила своих взрослых покупателей: вслед за сетами для сборки реплик знаковых архитектурных сооружений — например, берлинских Бранденбургских ворот и Сиднейского оперного театра — она решилась выпустить конструктор “Архитектурная студия”.
В состав конструктора Lego Architecture Studio входят 1200 белых и прозрачных строительных блоков в 73 разновидностях. Таким образом, компания фактически отпустила конструкторов-любителей в свободное плавание, очевидно, посчитав их готовыми к самостоятельному творчеству и пригласив их создавать собственные архитектурные проекты.
В помощь начинающим творцам Lego выпустила почти 300-страничный фолиант. В этом справочнике, вышедшем под редакцией британца Кристофера Тернера и составленном при содействии нескольких известных архитекторов, можно почерпнуть базовые сведения об основных архитектурных стилях, концепциях и ключевых понятиях.
Архитектурная серия LEGo рассчитана в том числе и на людей старшего возраста
Комплект Lego Architecture Studio стал логическим продолжением линейки конструкторов “Архитектура”, где были представлены наборы для сборки миниатюрных реплик мировых архитектурных шедевров калибра Пизанской башни, индийского храма Тадж-Махал, Великих южных ворот Суннемун в Сеуле, Тауэрского моста в Лондоне и Белого дома в Вашингтоне.
Наборы создаются в сотрудничестве с тремя архитекторами. Члены команды — уроженец Чикаго Адам Рид Такер, автор большинства объектов архитектурной серии, в числе которых, например, комплекс зданий Рокфеллеровского центра в Нью-Йорке, Сиднейская опера, Эйфелева башня и Тадж-Махал; немец Михаэль Хепп, выпускник Кельнского университета прикладных наук, автор реплики виллы Савой, шедевра Ле Корбюзье, созданного последним для французского промышленника Пьера Савой и его супруги Эмилии в 1930 году; и словенец Рок Згалин Кобе, автор модели лондонского Биг-Бена, одного из архитектурных символов столицы Великобритании.
Кобе — новичок в команде Lego. Модель Биг-Бена, украшающего здание Вестминстерского дворца в Лондоне и построенного по проекту архитекторов Чарльза Барри и Огастеса Пьюджина в 1858 году, стала для выходца из Любляны проверкой на прочность. “Сложнее всего было воспроизвести все богатство и разнообразие элементов неоготического стиля, великолепным образцом которого является лондонская башня, — признался автор модели. — Масштаб, в котором, как правило, создаются наборы для архитектурной серии, гораздо больше подходит для более современных архитектурных сооружений, с их ровными поверхностями и чистотой линий. А вот сделать уменьшенную модель шедевра неоготики без серьезных потерь — настоящий вызов”.
Адам Рид Такер — ветеран и патриот Lego. Выбрав для себя стезю архитектора еще в юном возрасте — одним из ярких воспоминаний детства для Такера остаются очертания чикагских небоскребов на фоне ясного неба, — он загорелся желанием пересказать историю строительства небоскребов на понятном даже ребенку языке конструктора и его знаменитых цветных кирпичиков.
Именно благодаря этому порыву и воспоминаниям о детских мечтах и стала создаваться архитектурная серия Lego. “Цветные кирпичики Lego для меня такой же материал, каким является краска для художника или металл для кузнеца”, — утверждает Такер.
Как отметили в компании, архитектурная серия Lego адресована любознательным людям и, хотя покупают наборы преимущественно в подарок детям-подросткам, потенциальными адресатами продукта также являются взрослые.
“Наборы из этой серии предназначены не только детям, но и людям более старшего возраста; цель этой линейки — вдохновлять людей на творчество”, — уверены в Lego.
Взявшись за создание реплик архитектурных шедевров, в Lego не пренебрегают просветительским аспектом. В каждый набор входит щедро проиллюстрированный красочный буклет на английском языке, подробно рассказывающий об истории создания архитектурного памятника и его стилистических особенностях.
“Разумеется, мы не ставим перед собой задачу разработать наборы, которые позволили бы собрать точные копии архитектурных шедевров; скорее это будет интересно тем, кто хотел бы учиться конструировать объекты в эстетике Lego, — поясняет Адам Рид Такер. — Архитектурная серия призвана мотивировать вас к творчеству, к исследованию увлекательного мира архитектуры. А возраст здесь ни при чем”.
По мнению Каролины Сквайр, представителя маркетинговой службы Lego, у архитектурной серии хороший потенциал для того, чтобы занять свою нишу и в сегменте сувениров: по ее наблюдениям, наборами для сборки известных архитектурных сооружений охотно интересуются туристы.
Апологеты Lego с энтузиазмом голосуют на сайте компании за понравившиеся дизайны, выставляют на обсуждение новых кандидатов — здания, которые могли бы пополнить архитектурную серию — и делятся впечатлениями. “Башни Тауэрского моста одинаковы, поэтому их следует собирать параллельно, иначе непременно запутаетесь во множестве деталей и уйму времени потеряете, — советует конструктор-любитель читателям форума на сайте компании. — Упаковки с кирпичиками не пронумерованы, поэтому готовьтесь к тому, что придется проявить терпение и потратить время на их сортировку”. “И не говорите, — соглашается с ним другой любитель Lego. — Лично у меня ушло добрых четыре часа лишь на то, чтобы пересчитать кирпичики и рассортировать их по нескольким группам. Я собрал мост за 20 часов, работая над ним на протяжении пяти дней”.
Модель Тауэрского моста — один из наиболее сложных наборов Lego. Комплект состоит из 4295 деталей, включая миниатюрные модели лондонского такси, грузовика и красного двухэтажного автобуса.
Некоторые члены архитектурного сообщества, среди которых, например, австралиец Эндрю Мейнард, рассуждают об архитектурной серии популярного конструктора со снисходительной усмешкой, обвиняя дизайнеров в создании “примитивных адаптаций шедевров”.
Правда, популярность комплектов от этого не падает. Пусть конструктор и критикуют за несерьезный подход, свое право на творчество многим по-прежнему нравится воплощать в жизнь при помощи кирпичиков Lego.
Галина Столярова
Будущее энергетики основано на гибких, мобильных источниках питания, проводных или беспроводных, обеспечивающих быструю подпитку приборов, которых вокруг нас все больше и больше.
На макроуровне встречные тренды энергоэффективности и появления высокотехнологических способов добычи энергоресурсов существенно меняют структуру этой отрасли. Цены на энергоносители могут постоянно расти, а их доля в стоимости конечной продукции или качества жизни постоянно снижаться.
Евгений Кузнецов, член правления ОАО «РВК»
Как предприниматель строит отношения с менеджментом, чтобы не следить каждый день за работой компании
Минувшей весной на Камчатке активизировался вулкан Толбачик, проснувшийся еще в конце прошлого года. Какое отношение это имеет к бизнесу? Сейчас объясню. Я, любитель всяких необычных путешествий, решил, что такое событие пропускать нельзя (последний раз Толбачик извергался в середине 1970-х), оставил все дела и улетел на Камчатку. Первого апреля я стоял рядом с трещиной в кратере, наблюдая за потоком лавы. А «Лаборатория Касперского» тем временем работала, будто ее генеральный директор никуда не уезжал.
Систему управления я выстраивал так, чтобы мне не нужно было каждый день вмешиваться в работу компании.
Я ищу людей и распределяю задачи таким образом, чтобы не следить за тем, как работает машина. Я не лезу в детали. Даже бумаги не подписываю. Точнее, подписываю, но крайне мало, поскольку оформил доверенности ключевым топ-менеджерам.
Я твердо знаю: если буду куда-то влезать до деталей, то ничего хорошего из этого не выйдет. Я поступаю так только «точечно», когда есть проблемы, требующие моего личного участия. А если машина работает, то не нужно ее подталкивать.
Есть базовое правило, которое я для себя сам вывел (а потом прочитал о том же у Брэнсона): искать правильных людей и давать им свободу действий. При этом от руководителей я требую, чтобы они в свою очередь находили правильных сотрудников и давали им свободу. Правильные люди — это те, для которых основным мотиватором является профессиональный интерес, например сложность и новизна задач. А вознаграждение — это следствие успешного решения задач.
Когда людям доверяешь, они работают лучше. Когда контролируешь постоянно — перестают принимать решения и чувствовать ответственность за то, что делают.
Мне вообще всегда хватало работы, некогда было лезть в детали. В конце 1990-х — начале 2000-х я занимался самой важной для компании задачей — качеством технологий. Нет качества — нет и бизнеса. Мы создали лучший, на мой взгляд, антивирусный «движок», занялись лицензированием, у нас появились партнеры. Я начал подписывать контракты, мне это быстро надоело. Компании понадобился директор, чтобы я мог спокойно возиться с технологиями. Так я передал управленческие вопросы жене (поскольку на те деньги, что у компании были, никто со стороны не шел). Затем в 2003–2005 годах я переключился на разработку продуктов. Сам коды не писал — мониторил ситуацию в команде, отвечавшей за «прорывные» продукты. И одновременно отошел от антивирусных исследований — сюда пришли новые ребята, которые могли делать эту работу лучше меня.
В принятии ключевых решений я участвовал везде и всегда. Но оперативным управлением не занимался. Даже когда в 2007 году занял кресло гендиректора. Мы тогда сформулировали цель — за три года войти в тройку мировых лидеров антивирусного рынка. Для этого нужно было немножко поменять команду и структуру компании, а точнее — зоны ответственности. С тех пор структура два или три раза серьезно менялась. Я называю это так: чтобы супчик удался, его нужно помешивать.
Иногда у нас случаются «косяки».Не далее как в феврале возникли проблемы с продуктом, отразившиеся на клиентах. Выяснилось, что это ошибка не программистская, а системная. Пришлось резать и сшивать: менять зоны ответственности, переставлять людей на более подходящие позиции. Бывает, что за «косяки» мы увольняем, но на этот раз обошлось. В компании есть правило — нельзя повторять одни и те же ошибки. После второй одинаковой — до свидания. Но делать разные ошибки — это нормально. Невозможно совсем не ошибаться, когда создаешь что-то новое, решаешь новые задачи. Я сам до сих пор ошибаюсь и говорю людям: пробуйте, надо пробовать, не бояться!
Что такое свобода действий в моем понимании? Разумеется, не анархия. Это самостоятельная игра по расписанным ролям с одной общей целью. Причем человек может сочетать несколько ролей или же роль иногда распределяется на нескольких человек. В работе над любым проектом есть семь главных ролей (названия условные):
● архитектор (тот, кто видит общую картину создания продукта и контролирует разработку от начала до конца);
● инвестор (защищает проект на уровне компании, обосновывает бюджет и создает команде условия для успешной работы);
● технический дизайнер (он знает, как можно и как не нужно реализовывать на практике идеи архитектора);
● продакт-менеджер (продукт должен соответствовать потребностям клиента, и именно этот игрок позволяет встретиться продукту и клиенту);
● менеджер проекта (следит за дедлайнами, ходом работ и, если надо, всех «пинает»);
● психолог (очень важная и часто недооцененная роль: следит за микроклиматом в коллективе, разрешает конфликты);
● документатор (еще одна важная и неочевидная роль: фиксирует каждый шаг в процессе работ, чтобы впоследствии были понятны причины тех или иных ошибок).
Разумеется, у нас есть система отчетности. Финансовую отчетность я смотрю, но далеко не каждый день. Ширина улыбки финансового директора лучше всего характеризует состояние компании. Мне не надо ничего спрашивать, я могу просто на него посмотреть. Есть система сбора и учета информации по текущим проектам, но сам я этим не занимаюсь. Если случается сбой, его замечают люди, на то уполномоченные. Я даже не прошу докладывать об ошибке, если она исправлена.
Но каждый в компании знает, что я в любое время могу попросить рассказать о проделанной работе. Имею право, в уставе записано. Я называю это «следить по реперным точкам». Они меняются в каждый конкретный момент. Я могу проснуться утром и захотеть посмотреть, как обстоят дела там-то и там-то. Но я не буду никого вызывать к себе, лучше сам приду, поговорю с людьми и что-то посмотрю. Меня может не быть не только в офисе, но и в Москве, и вообще в России (половину своего рабочего времени я провожу в разъездах по Америке, Европе, Азии — конференции, выставки, переговоры). И это никак не повлияет на работу «Лаборатории»: роли распределены, полномочия розданы. Апофеоз — когда говоришь кому-нибудь: нам нужно сделать то-то и то-то. А тебе отвечают: «Мы это уже неделю как делаем».
Я понимаю, что когда-нибудь мне придется отойти от управления вообще и мое место займет другой человек. Вполне вероятно, что при нем компания станет иной. Я спокойно отношусь к этому. Менять что-то — это право того, кто сменит меня.
Как нельзя перепрыгнуть пропасть в два прыжка, так и нельзя доверять наполовину. Главное — найти правильного человека.
Первый удар современной войны примут не пограничники, а информационные войска, которые стоят на защите цифровой независимости страны.
Игорь Станиславович, сегодня все чаще говорят об информационных войнах. Чем, на ваш взгляд, они опасны?
Игорь Ашманов: Сейчас мы живем в эпоху, когда под лозунгом глобализации и единых общечеловеческих либеральных ценностей происходит слом традиционных суверенитетов. В самом деле, зачем какая-то устарелая независимость, если существует единый "дружественный" рынок и все за демократию?
И первым, ключевым инструментом слома суверенитета служат информационные войны. Обычная, горячая война, которую надо еще решиться начать, причиняет материальный ущерб и противоречит международному праву, запрещена законами. Это всегда чрезвычайное событие. Она опасна для нападающего. На большие державы не нападают - пока.
Холодная же, информационная война, идет постоянно - прямо сейчас - и не запрещена никакими законами. И нападают на всех. Мы просто этого не замечаем.
Войны последнего времени в Югославии, Ираке, Ливии, Сирии показывают, что информационными средствами можно сменить режим, обосновать военное вторжение внешних сил, скрыть правду о реальных событиях вторжения и итогах смены режима.
Фактически, сейчас информационное доминирование - аналог господства в воздухе прошлых лет. Если у тебя есть информационное доминирование, ты можешь начинать и обычную войну. А иногда его одного хватает для победы.
Потому в качестве новой ключевой компоненты суверенитета сегодня выступает цифровой суверенитет. Это право и возможность национального правительства самостоятельно и независимо определять и внутренние и геополитические национальные интересы в цифровой сфере.
Это также способность вести самостоятельную внутреннюю и внешнюю информационную политику, распоряжаться собственными информационными ресурсами, инфраструктурой национального информационного пространства, гарантировать электронную и информационную безопасность государства.
Однако, на мировом уровне - в общении между государствами, ООН и другими организациями - это понятие не введено. Считается, что информационный суверенитет не очень нужен, Интернет - он свободный, а все СМИ всегда пишут чистую правду и ничего кроме правды. Мы же все выступаем за свободу слова, да?
Игорь Ашманов: А между тем информационный иммунитет - это вопрос государственной безопасности любой страны.
Хорошо, а из чего, на ваш взгляд, складывается понятие цифрового суверенитета?
Игорь Ашманов: Во-первых, это электронный суверенитет, т.е. устойчивость, защищенность в кибервойне. Это не только защищенность от вирусов, атак, взломов, утечек, кражи данных, спама, но и от выключения критической инфраструктуры внешними силами.
У большинства стран мира, к сожалению, с защитой электронного суверенитета все плохо. Лаборатория Касперского за последние несколько лет нашла уже 4 боевых вируса (а американский лидер антивирусного рынка Симантек это подтверждает). Их изучение показало, что они созданы отнюдь не группой частных лиц, чтобы воровать персональные данные или деньги с кредитных карт. Это вирусы, созданные на государственном уровне. Стоимость разработки одного или двух таких вирусов в Лаборатории Касперского оценили в $100 млн. Этого не может себе позволить ни одна группа хакеров. Кроме того, вирусы настолько сложны, что очевидно: их много лет разрабатывало много людей очень высокой квалификации. Один из первых таких вирусов был запущен в Иране, чтобы сжигать центрифуги. Позже американцы признали, что это их рук дело, но с тех пор появилось еще несколько подобных боевых вирусов.
Вирусы такого класса способны пробивать электронную скорлупу практически любой страны.
Во-вторых, это информационный суверенитет - устойчивость к информационной войне. Информационно независимое государство способно контролировать свое информационное поле, влиять на него, обнаруживать и нейтрализовать информационные атаки и т.д.
В идеале у государства, которое претендует на цифровую суверенность, должен быть электронный щит: собственная аппаратная, программная и мобильная платформы, собственная структура СМИ, ТВ, Интернет, собственные системы и средства пропаганды и ведения информационных войн, развитая идеология, законы.
И когда ждать кибернападения?
Игорь Ашманов: Мы уже пережили сами и наблюдали несколько информационных войн: развал СССР, события в Югославии, Ираке, Ливии и так далее.
Мы мониторим социальные сети и СМИ, обнаруживаем вбросы и информационные атаки и можем сказать с уверенностью: информационная война на нашей территории тоже идет давно, и пока "господство в воздухе" - у нашего потенциального противника. Интернет изначально придуман и создан в США, там понимают его лучше и глубже, чем мы. Соответственно, технологий, оригинальных идей и специалистов там гораздо больше, как и денег на развитие.
Операционные системы, социальные сети, аппаратные средства в мире и у нас - на 90% американские.
Насколько Россия готова к такому нападению?
Игорь Ашманов: Есть мнение, что мы отстаем в развитии от американского Интернета как минимум на 3-5 лет, хотя сейчас разрыв сокращается.
Наше государство сегодня не обладает необходимыми инструментами защиты.
В предыдущие годы под руководством Суркова было создано как бы министерство национальной идеологии и политики - организатор известных селигерских форумов, движений наподобие "Наших" и разной тому подобной "движухи".
Но не было сделано главного - создания собственно государственной идеологии. Нет самого стержня, на который бы все нанизывалось. Мы остались в "конусе" либеральной идеологии, производимой в США.
Нам также не хватает полной технологической цепочки, которая бы поддерживала цифровой суверенитет: от собственного процессора и операционки до офисного пакета и браузера. Нехорошо, когда страна берет все это со стороны. Некоторые подвижки в этом направлении есть, но работы еще много.
И что необходимо предпринять в первую очередь?
Игорь Ашманов: С точки зрения безопасности, нам придется восполнить эти дыры. Если у тебя нет цифрового суверенитета, то ты и обычный в конце концов потеряешь. Эти виртуальные, как бы неощутимые вещи в конце концов кончаются бомбежками, пожарами, кровью, сиротами и вдовами. Это хорошо видно на примере сербской войны или "арабской весны".
Например, Китай как раз идет по пути обретения цифровой независимости: они делают свои процессоры, системное и прикладное ПО. При этом у них гигантский рынок, где все эти затраты быстро окупаются коммерчески.
Нам тоже нужна полная технологическая цепочка - от процессора и маршрутизаторов до офисных программ. Нужна также собственная система защиты от информационных войн: какие-то информационные войска, которые будут созданы государством или ополчение из частных лиц. Иными словами, люди, понимающие геополитическую ситуацию, досконально знающие технологии, специфику интернет-среды и социальных медиа, и готовые использовать свои знания во благо страны.
Например, в США такие войска "для поддержки американских ценностей в мире" уже созданы, о чем объявлял Пентагон еще прошлым летом. Закупленная Пентагоном система ведения информационной войны позволяет одному бойцу управлять 50-100 аккаунтами в Twitter или Facebook, которые ведут себя естественно и совершенно по-разному.
Это средство массового вбрасывания нужной информации в социальные медиа. Приведу простой пример: чтобы вывести какое-то событие в тренды в российском Твиттере, нужно сделать 4-5 тыс. перепостов с каким-то тегом. Этот тег попадет в тренд, где и продержится полдня. По нему напишут СМИ, в важность события поверят миллионы граждан и новость станет общенациональной.
Сама среда социальных медиа способствует информационным войнам - в ней произошли кардинальные изменения. Информация обесценилась: сегодня в соцсетях до 95% информации - шлак. Например, в русском Twitter 7-8 млн. аккаунтов. Живых из них - 1-1,5 млн, это те, что вообще выходят в эфир. Из них 500-700 тыс. роботов. 4-5 млн. сообщений в день в русском Twitter на 95% состоят только из перепостов. Люди ничего не добавляют от себя, они просто распространяют.
Еще одна тенденция в русскоязычном сегменте интернета - это миграция из ЖЖ в Facebook. Средний пост в Facebook в 5 раз меньше, чем в ЖЖ. Люди привыкают к очень короткому обмену информацией. Пост в Facebook сразу тонет, и найти в нем запись недельной давности нереально. Соцсети не предназначены для хранения контента. В ЖЖ вы можете почитать, что там было в 2003 году, и даже прокомментировать. В Facebook этого нельзя - пользователи помнят только то, что происходило сегодня или вчера. Возникает беспамятность. Аудитория быстро глупеет и становится легко управляемой.
Например, в последнее время в Facebook или в Twitter то и дело вбрасываются фальшивые сообщения о смерти известных людей. И каждый раз люди верят. Зачем это делается, я не знаю, но показательно, что пользователи соцсетей на все реагируют так, будто сталкиваются с этим впервые. Как будто они находятся в трансе, и у них нет памяти.
И среди этих людей действуют холодные профессионалы, которые вбрасывают в основном коммерческий спам. Берут популярный тег, дописывают к нему рекламный текст и попадают в тренды. А на время выборов или во время кампаний пропаганды на этих же мощностях точно так же распространяют политическую пропаганду.
Полноценный цифровой суверенитет, как электронный, так и информационный, сегодня есть только у американцев. Они придумали интернет и до сих пор контролируют его. Они видят все, что происходит в интернете, на мобильных экранах. При этом США не просто владеют всей цепочкой технологий и методов, необходимых для полноценного информационного суверенитета, но и предпринимают энергичные усилия, чтобы не дать другим государствам овладеть таким щитом.
В России ситуация пока амбивалентная - правительство поддерживает создание информационного щита, но много не делает. Есть операционные системы для государственных нужд, выпускаются свои процессоры, формируются кибервойска, есть свои подразделения для информационной войны в соцсетях и т.д. Китай энергично строит свой цифровой суверените.
В других странах все хуже. Европа и Япония в информационном смысле - абсолютные сателлиты США. Там поисковики Google и Yahoo!, социальная сеть Facebook и т.д. Арабы вынуждены выбирать между американскими, русскими и китайскими электронными продуктами, сами производить их они не могут.
Похоже, все это ведет к тому, что вскоре во всем мире будет одно галактическое правительство, как в "Звездных войнах", с центром в Вашингтоне. Китай или Россия могут отгородиться и восстановить свой информационный суверенитет - у них хватит на это сил и ресурсов. Остальные смогут лишь примкнуть к одной из этих сверхдержав. Но в любом случае им нужно защитить свое информационное пространство.
Как?
Игорь Ашманов: В США после взрывов башен в 2001 году по закону Patriot Act спецслужбы прослушивают и мониторят абсолютно все. Ответственность за контент в Англии и США, в западной Европе довольно суровая, сейчас за записи в Твиттере и Фейсбуке дают реальные сроки. Получается, что Запад тщательно очищает свое информационное пространство, а нам, украинцам, арабам и другим навязывают "свободу слова". Это и есть тот инструмент, с помощью которого они пытаются не дать нам получить информационного суверенитета. Потому что правила игры, что такое - на сейчас, сегодня - эта свобода слова, определяет Запад.
Например, когда все западные СМИ в один голос, слово в слово, рассказывают, что в Ливии или Сирии все плохо, и надо сбросить "кровавого диктатора" - никто не считает это нарушением свободы слова. Потому что это же хорошие СМИ, делающие хорошее дело. Потому что правила "свободы слова" сегодня - такие.
Естественно, для эффективной очистки информационного поля необходимо законодательство, которое поддерживает ответственность за контент. Но пока в России на любую попытку регулирования в Интернете поднимается хор знатоков демократии, которые кричат, что это нарушение свободы слова.
Так вот, если электронный щит еще можно строить безыдейно, исходя из чисто технических соображений безопасности, то информационный щит нельзя построить просто так, не имея идеологии.
С электронным щитом все понятно: вирус - плохо, сетевая атака - плохо, безопасность - хорошо. А когда дело идет о строительстве информационного щита, критерии того, хорошо, а что - плохо, начинают размываться. Вон сколько крика в сети по поводу, казалось бы, довольно очевидных категорий закона 139-ФЗ о блокировании сайтов, продвигающих наркотики или побуждающих к суициду. И этим выстраиванием критериев хорошего и плохого тоже надо серьезно заняться.
А если объединиться с другими странами, заключить своего рода информационный альянс?
Игорь Ашманов: Россия - слишком большая страна, наше бремя сверхдержавы с нас можно снять только вместе с головой. Нужно строить информационный суверенитет самостоятельно: заниматься мониторингом своего информационного пространства, совершенствовать законодательство об ответственности за контент, создавать средства влияния и пропаганды.
Впрочем, своего рода малый информационный щит необходим и менее крупным государствам. Другое дело, что они не всегда располагают необходимой технологической и людской базой, и потому вынуждены пристраиваться под крыло более крупного игрока - обычно это США. Но, как показывает опыт лояльных Западу арабских режимов, ничем хорошим это не заканчивается.
Стержнем должна быть, в любом случае, идеология, которой у нас пока нет. А идеологию строить дорого, долго и трудно. Это сложнейшая конструкция: краткие тезисы и курсы, учебники, десятки томов основателей, энциклопедий, словарей, сотни романов, фильмов, поэм, речевок и детских книжек. Это человеко-тысячелетия работы.
Если твоя идеология импортируемая, производится вовне, как с либерализмом, то ты всегда играешь по чужим правилам, которые постоянно меняются кем-то другим. Тебя всегда можно назначить виноватым, нарушившим правила демократии.
Где-то в середине 2000-х годов у нас была сделана попытка (Сурковым) как-то решить эту задачу - не отказаться от либерализма совсем, но стать независимыми административно: было введено понятие "суверенной демократии". Это была своего рода попытка стать автокефальными: мы, в принципе, демократы, не еретики, не отступники от либерализма, но церковь у нас своя. Это внедрение "либеральной суверенности" продолжалось год-два, но потом почему-то заглохло.
А если мы готовы стать еретиками, совсем отказаться от западной идеологии либерализма (к чему вроде бы началось движение), у нас в стране остается всего две готовых идеологии, на которые мы можем опереться - религия или социализм. Других у нас пока попросту не разработали. Скорее всего, нам придется опереться на одну из них или на какую-то своеобразную, парадоксальную комбинацию их.
Так или иначе, нам придется создавать идеологическую альтернативу. Идеология должна производиться внутри страны, как и операционные системы, ракеты, инсулин и зерно. И защищаться и поддерживаться информационным суверенитетом.
